«...Само собой, что в один прекрасный день, когда песен накопилось достаточное количество, их решили записать. Случай представился сам собой: тетя Тоня, Федина мама ложилась на две недели в больницу, и, таким образом, в нашем распоряжении оставалась целая комната в коммунальной квартире. Соседка дома практически не появлялась, так что перспективы вырисовывались самые радужные. Но на этот раз к записи решили подойти серьезно: почти месяц репетировали (в основном у Леши дома), делали аранжировки и собирали необходимую для будущей работы технику: два магнитофона «Орбита», два моно-микшера, два динамических микрофона, пионерский барабан (Леша, как комсомольский работник, его взял напрокат в пионерской комнате). Я тогда где-то купил бас-гитару «Орфей» – тогда это был предел мечтаний, причем не только для нас; Федя купил на сэкономленные с завтраков деньги новые струны для электрогитары (сейчас уже трудно даже представить, как на тех отечественных струнах вообще можно было играть). И вот долгожданный день отправки тети Тони в больницу настал...
Первый день записи выпал на 14 апреля, день рождения Ричарда Гарольдовича Блэкмора, а по сему поводу запись превратилась в огромную пьянку... Вообще же, день 14 апреля у нас был главным праздником в году, по количеству выпиваемых напитков и производимого шума сравнимый разве что с Новым Годом. Происходило это обычно так: стаканы наполнялись портвейном (в идеале это должен был быть «Буджак», но подходили и любые другие из чудного семейства крепленых вин – портвейны 33, 72, 777, «Кавказ» и т.п.); все вставали и молча (подразумевается в почтении) прослушивали «Stargazer», после чего официальная часть заканчивалась и начиналась неофициальная. В тот год размах празднования превзошел все самые смелые ожидания: результатом явилось разбитое окно (Федя пытался выбросить в него свой чугунный пюпитр), распоротая подушка (собравшиеся, за неимением салюта с помощью этой подушки устроили снегопад), заблеванная кем-то кухня и груды пустых бутылок по всей квартире. Но самым удивительным было даже не это. Какая пьянка без баб, т.е. женщин? И вот, зашедший на огонек и еще сравнительно трезвый Саша Карпов (в последствии ученик Андрея Тропилло и одно время звукорежиссер «Ноля») вызвался оказать посильную помощь в этом вопросе. Кому-то позвонил, с кем-то поговорил...
«Все нормально, – в итоге сообщил он, – все будет, наливай!» Через пятнадцать минут о дамах забыли, а еще через четверть часа раздался звонок в дверь, и у всех, а особенно у Николса отвисла челюсть: на пороге стоял комитет комсомола 532 школы в почти полном составе... Оказалось, что комсомольские активистки пьют отнюдь не меньше, чем рядовые комсомольцы. Лешу в качестве комсомольского лидера мы не воспринимали, а потому и образцом комсомольского пьянства он не являлся.
– Что ты меня облизываешь? Я тебе не тарелка! – сказала Леше одна из комсомолок в ответ на его недвусмысленные домогания.
– А мне показалось, что ты как раз и есть та тарелка, на которой кто-то недоел мармелад, – тут же ответил он.
Вот так, как говорится, с шутками-прибаутками наступил следующий день. А на следующий день в актовом зале школы происходило (именно происходило, а не проходило) комсомольское собрание, где вышеозначенные барышни с больными с перепою головами и красными от стыда рожами по бумажке читали доклад о моральном облике комсомольца. Мы же – Федя, Леша и я – восседали в первом ряду и всем своим независимым видом вводили девушек в еще больший конфуз.…»