Кровь - Любовь, Родина - Уродина?

-Остап Ибрагимович, там ксендзы Козлевича охмуряют!
-И давно?
-Давно, давно, самый охмурёж пошёл.

Помнится, в какой-то телепрограмме забавники-ведущие приставали к прохожим, требуя от них произнести перед камерой слово "любовь". В итоге они были очень довольны — их концепция совпала с тенденцией, и передача получилась с искомым результатом — наш народ, кроме нескольких девушек, наотрез отказался произносить это слою.

Почему? Выдвину версию. В армии у меня был один сослуживец, Пашей его звали, который услышав в одном из частных разговоров слово "пюпитр", испуганно и возмущенно округлил глаза. "Что-о-о?" — подозрительно насупился он, чувствуя неладное. "Пюпитр" — повторили ему. По его лицу пробежала волна, губы как-то странно сжались, но искомого звука не вышло. Тренироваться он не рискнул: его лексика включала себя иные звуки и другие слоги: "ху", "пи", "жо" и так далее, для буквы "ю" там не было места. Напрашивается предположение, что в его среде, где он жил до армии, да и в армии — тоже, складывать губы трубочкой было рискованно — могли не так понять. А поскольку наша страна в большинстве своих проявлений уголовная, а порядки в ней, соответственно, лагерно-воровские, таким парням приходится с этим считаться. К тому же, губы трубочкой любила складывать Мерилин Монро, а чем она кончила — все знают.

Итак, со словом, вернее, со слогом "лю" мы разобрались: складывать губы столь нежным образом не всякий решится.

Теперь хочется поговорить о другом слоге — твердом и мужском, о слоге "ро". Отличное сочетание букв! Хлесткое, конкретное, выпуклое. Но вы слышали, чтобы кто-нибудь произносил слово "родина", кроме тех людей, что занимаются этим профессионально? Но от частого употребления смысл теряется, поэтому не об этих господах тут речь. А речь о человеке, которого зовут дядя Федор. Он сочинял свои песни и играла баяне в своей группе НОЛЬ до тех пор, пока в пьяном угаре не зарезал — к счастью, не до смерти — свою подружку. Хотели его судить, но все обошлось с минимальными потерями — отправили его в "дурку" лечиться... Видимо, это в русской национальной традиции — губить своих подруг, чтобы продемонстрировать твердость духа. Не уверен, что Дядя Федор в момент покушения вспоминал народную песню про Стеньку Разина, но этот инцидент не разрушил его имиджа, наоборот, к оному прибавим — Федор окончательно стал наиболее ярким национальным типом. Пока он лечился, песни его чудесные, вольные и отрывные гуляли по эфиру, "подрубая" чувствительные души и вызывая в них светлую и чистую слезу: "Родина-уродина... А любить мне больше и нечего"... Как видно, до времени сумасшедший Дядя Федор умел и не стеснялся складывать губы и произносить те слова, которыми пела его душа.

Но вопрос: обязательно ли это умение требует такой жертвенности (случай в лесу и нынешний образ жизни)?

Что касательно до последнего, то живет сейчас Федор на кухне однокомнатной квартиры — комнату занимает его старая полусумасшедшая мать — и кается. После "лечения" он был сильно заторможен и на любой мой вопрос отвечал с десяти-пятнадцатисекундными паузами. Посчитай, читатель, до пятнадцати, и ты поймешь, сколь мучительным был ритм нашего разговора, состоявшегося месяца через полтора, как Федор вернулся. Среди кухонной утвари предметом личного быта Федора был только магнитофон, включенный на режим автореверса. Выпивать в те времена Федор опасался и курил "Беломор". Почти все в его новом облике напоминало молодого послушника: мягкая бородка, осанка и прямой, очень внимательный взгляд. Что в нем осталось от прежнего отрывного Дяди Федора? Похоже, ничего...

Потом начался наш разговор, следуя за которым, не надо забывать о пятнадцатисекундных паузах. Иногда через стенку доносились выкрики его матери, желавшей тоже поучаствовать в беседе. "Я Федьку в рубашке родила! Сорок лет тогда мне было!" Федору уже двадцать восемь, так что домашнюю обстановку понять нетрудно...

Готовность к творчеству в группе НОЛЬ— понимай, самого Федора — по его словам определялась степенью озлобленности, это было созерцание мира почти детскими глазами, которые видят все его несовершенство, всю его грязь и ничего не прощают: нате, хавайте свое говно! (Почти как в "Сталкере"— см. Монолог Писателя в исполнении Солоницина).

Федор Чистяков: Про меня говорили: такой молодой парень, а поет какую-то чернуху... А о чем мне было еще петь?

RF: О любви.

ФЧ: Группа НОЛЬ ни о какой любви никогда не пела. Это понятие было совершенно вычеркнуто из арсенала. Были песни только такого типа: "Болты, Вперед!" Или следующий этап: "Любовь ушла и в сердце холод, и через день наступит голод, это сексуальный голод". И, короче, попробовал бы кто-нибудь... Вообще, есть, конечно, такие люди, которые так живут. Но что святого-то у них осталось? Мы тоже так жили...

RF: А любовь к родине?

ФЧ: Да, было...

RF: Потону что, согласно текста — "а любить-то больше и нечего?"

ФЧ: Эту песню, "Я Живу На Улице Ленина", я написал в Париже. Мы там жили в гостинице, выпивали, кидали на пол шкурки от бананов, срали... Потом я пошел к себе в номер, мне почему-то не спалось... и вот такие возникли стихи...

RF: Ностальгия? "Гвозди мне в голову вбили люди добрые"?

ФЧ: В конечном результате все было списано на "добрых людей", на родину, на прочие окружающие обстоятельства, которые довели меня... до ручки.

RF: Но у тебя, определенно, проблемы с родиной. В этом альбоме есть очень милая музыкальная фраза с балалаечным аккордом в конце, под названием "Песня О Безответной Любви К Родине".

ФЧ: Я думаю, что та любовь, про которую я говорил, очень далека на самом деле от любви. Это не любовь, это скорее о том, что места другого на земле все равно нет.

RF: Скучно было в Париже? Ты много там пил?

ФЧ: Нет, почему... Я тогда вообще пил мало.

RF: Это был девяностый год, да? Время расцвета НОЛЯ. Клипы твои тогда крутили по телевизору, в рубашке с пояском ты тогда выступал. Кстати, а где сейчас эта рубашка?

ФЧ: А... использовал... Пол вытирал...

RF: Да, Федор, более художественного прощания со своим прошлым не выдумаешь... А как возникла идея группы НОЛЬ? Не из-за того, что ты закончил музыкальную школу по баяну?

ФЧ: Нет. На самом деле, эта мысль возникла не у меня, потому что я тогда играл еще и на гитаре, в школьном ансамбле. Там была написана первая программа "Музыка Драчевых Напильников". Мы пошли к Андрею Тропилло. Он тогда работал во Дворце пионеров и записывал там альбомы КИНО, ЗООПАРКА, АКВАРИУМА и других групп. Что-то ему понравилось... Баян тогда еще не возникал — только фрагментами... Потом появилась одна песня — "Инвалид Нулевой Группы", она как раз исполнялась уже чисто на баяне. После нее Тропилло сказал, что вот, это круто, надо играть на баяне, гитары вообще не надо. Ну вот, а дальше, исходя из этого мы и соображали.

RF: Больше ты нигде не учился?

ФЧ: После школы я работал сторожем, потом какое-то время — курьером в "Лениздате", потом еще —уборщиком в метро, но там надо было работать, а работать я не любил... Потом я год отучился в культпросветучилище. На втором курсе уже пошли дела с группой и надо было уехать на неделю. Я не знал, как разрешить эту проблему и просачковал. А после мне возвращаться туда уже не хотелось, и я не вернулся.

RF: Когда группа НОЛЬ распалась?

ФЧ: В 91 году были еще какие-то поездки, в результате которых в группе возникло напряжение, мы поругались, а потом разошлись. И осенью группа кончилась... Я что- то сочинял еще после этого, а потом, летом 92 года, мы собрались и записали еще один альбом "Полундра". Там было уже так: приплыли, суши весла. Это уже был плод больного воображения. Тогда у всех, и у меня возникали проблемы: а что дальше ? Плюс к этому еще накладывались обстоятельства личной жизни... В результате он все-таки был вымучен, а после все и случилось...

RF: Федор, а когда ты услышал у Шевчука эту рифму: "родина — уродина", ты не вздрогнул?

ФЧ: У него там другой смысл, у него —о "пусть кричат —уродина"... И я это даже как-то воспринял на свой счет.

RF: Как полемику?

ФЧ: Да, типа такого... Но на самом деле, то, что я делал, я делал, практически не задумываясь. И многие вещи из тех, что были написаны, до меня доходили только потом. Их смысл. А вообще все делалось как игрушка такая, спонтанно: набор каких-то слов, какой-то прикол...

RF: Помню, ты еще и для кино музыку написал...

ФЧ: Да, это фильм "Гонгофер". Сначала они просили написать песню для фильма, плясовую такую. Разъяснили сцену... Ну, мы за два дня в студии еe и записали. А потом я посмотрел материалы к фильму и увидел, что он чем-то напоминает мою жизнь, мои творческие устремления, и я предложил им еще несколько уже сделанных песен, которые как раз и совпали с темой, а в некоторых эпизодах вообще кое-что добавили по сути происходящего... Мне было лень их переписывать, и они были вставлены в фильм в оригинальном виде... А потом я попал в тюрьму, и они доделывали остальное без меня. Я недавно посмотрел его по телевизору. Он плохой совершенно. Очень навороченный, бессмысленный, сумбурный и не очень-то и эффектный...

RF: А вообще, тебя кино заинтересовало? Я имею в виду процесс.

ФЧ: Да я, собственно, так ничего и не понял...

RF: В тюрьме что-нибудь писал?

ФЧ: Так, что-то писал, потом разочаровывался и выбрасывал. Ну а в дурке даже и не пытался.

RF: Врачи знали, кто ты?

ФЧ: Я старался их не просвещать, но они, конечно, спрашивали у меня: место работы? А какое у меня место работы? Приходилось объяснять...

RF: Федор, а чем ты собираешься заниматься ближайший год? После того, как восстановишься после всех этих обломов?

ФЧ: Не знаю, у меня произошла переоценка всего творчества. И я не думаю, что уже буду этим заниматься.

RF: Знаешь, Дядя Федор, твоя муза тебя задушит. Ты все равно никуда от нее не денешься. Может, только чернухи поубавится. Зато лирика у тебя какая! Вот, хотя бы — "Человек И Кошка". Как, кстати, она родилась?

(Федор резко оживился и ответил на этот вопрос сразу, не раздумывая, без томительных и выматывающих душу пауз).

ФЧ: Зашли мы как-то к одному человеку, посмотреть его гитару. А он жил в такой квартире, где не было коридора. И прямо у порога стояло блюдце с молоком для кошки. А я вошел и прямо в блюдце наступил... Ну и вообще, это грустные были обстоятельства — человеку жить не на что, гитару продает... И это натолкнуло меня на мысль: "Человек и кошка плачут у окошка".

RF: Знаешь, о чем я подумал, когда прослушал весь этот альбом? Я совершенно отчетливо почувствовал в тебе такую, не сказать, крестьянскую, но — "расейскую" жилу. Этакую лихость запредельную, что-то очень национальное в тебе присутствует...

ФЧ: Да я много выслушал всяких... комплиментов.

RF: Для тебя это комплимент? Я просто анализирую...

ФЧ: По поводу национального... Я тут про- слушал такую песню, группа МОНГОЛ ШУДДАН исполняет, мне кассету принесли. Не слышал у них такую песню "Русиш Швайн"?

RF: Нет, но группу знаю.

ФЧ: Так вот там есть такие слова: "побоку нам Европа, мы вот сами по себе. Сами срем и сами ссым и сами морду бьем себе". Так примерно оно и есть.

RF: А к чему ты это сейчас вспомнил?

(Федор выдержал паузу секунд в тридцать, не меньше).

ФЧ:Знаешь... Крестьяне-то на самом деле такие люди, довольно чистые в своем неведении всей этой жизни — совершенно безумной и склоняющей к всевозможнейшим порокам... Я вот был в деревне, и я видел, как они живут, как работают. В каком-то смысле я им позавидовал. Простоте их существования. Они все время проводят в трудах и не склоняются ни к какой дури.

RF: Может, им некогда?

ФЧ: Некогда! Для того, чтобы жить на земле, надо за все это отвечать. А то, что ты говоришь, крестьянский дух, это у тебя какие-то книжные или искусственные представления... А в связи с этим и о группе НОЛЬ — тем более. Потому что это полная чушь. Скорее в группе НОЛЬ имидж таких безграмотных и тупых мужиков, ну, там, гопников... В условиях города это никуда дальше не выливается... Творчество группы НОЛЬ можно рассматривать как некую историю. Там есть не- сколько ключевых песен, которые четко показывают все ступени падения.

RF: Твоего?

ФЧ: Ну да, моего, но можно сказать, что и любого другого человека. В альбоме "Северное Буги" есть песня, она и в фильме есть — "Как Я Потерял Свое Имя". Это, как бы, некоторый результат жизни... На самом деле, до меня смысл этого докатил только сейчас, что это такое на самом деле. Это такая история: "Помню, когда я был школьником, сильно напился, в подвал затащили меня и раздели девчонки". А потом эта тема развивается: "Вот так потерял свое имя". И дальше жизнь человека происходит как бы без имени, без идеалов, без особых надежд, с ощущением обреченности...В том же альбоме есть еще одна — "Водки Напьюсь". Она называется "Жизнь", но в ней слов немного и припев — водки напьюсь. Такой вот способ решения жизненных проблем... В "Полундре" 6ыла еще одна, называлась "Гони Тараканов". Смысл ее в том, что "если возникнет серьезный вопрос — беги в магазин и купи дихлофос". Понятно о чем речь? Одним словом, это было продолжением той теории, что тормозить не надо, надо гнать...

RF: "Кто сказал, что я тормоз? Я гонщик, я гонщик" — так?

ФЧ: Да, надо гнать. И тараканов тоже надо гнать. И опять же, какой там дихлофос? Ясно, что речь идет об алкоголе...

RF: А "Индеец" в этом ряду стоит?

ФЧ: Нет, этот альбом вообще особняком стоит, потому что там были изменены и аранжировки и состав группы...

RF: Да и название у него тоже не в ряду — "Песня О Безответной Любви К Родине".

ФЧ: Название такое, с претензией... А индейца я так придумал. Встретился с одной знакомой, пошли в Таврический садик, там выпили, на уточек посмотрели... Потом пошли в какой-то бомжатник, где у музыкантов репетиционные точки были, и где всякий сброд тусовался — панки, там, и так далее. Взяли еще вина, потом еще чего-то... А потом я выключился и уже ничего дальше не помнил. Проснулся в полной темноте, не зная где. Рядом кто-то лежит. Потрогал — баба, но уже совсем другая... А мне плохо, отходняк... Поехал домой помыться, и стали меня мучить всякие похмельные угрызения совести.

RF: По поводу знакомой?

ФЧ: По поводу всякого... А потом вдруг пришло озарение: вот, хорошо поколбасился? И там был, и там, и ничего не помню и вообще — везде ништяк... Настоящему индейцу.

RF: В песнях, отразивших, как ты говорил, деградацию твоего героя, должна быть в конце-концов и катастрофическая...

ФЧ: Есть и катастрофическая, написанная совершенно от балды. Песня довольно ужасного содержания: "крутится рулетка, играет джаз, я проиграл, я п...рас". То есть, человек расписался уже в полной своей убогости... А потом потихоньку все эти вещи стали сбываться и в завершение всего я почти, можно сказать, совершил убийство. У меня ничего не вышло, слава Богу, но в мыслях своих я давно собирался это сделать и ногу сказать, что по прошествии уже большого количества времени... Я конечно думал об этом раньше, но задумался серьезно я совсем недавно, о этот момента меня никто серьезно в этом не обвинял, я находился в такой среде, где у каждого есть какие-то свои грехи и по этому никто не станет другого особенно сильно казнить. И сейчас мне говорят, ничего, подумаешь, замочил кого-то — ничего страшного...

RF: У тебя сейчас нет к этим людям презрения?

ФЧ: Нет. Это вообще очень опасно — презирать кого-либо. Подумай прежде о том, а кто ты сам? Просто они не понимают. Потому что многие принципы и понятия очень затерты в сознании. Там кого- то грохнули, здесь кого-то — это стало как бы нормой жизни, к этому уже не относится как к чему-то из ряда вон выходящему. Конечно, не все это могут сделать, не могут взять на себя такую ответственность, но в мыслях — многие уже давно кого-то грохнули... Хотя, в общем, иногда бывали и серьезные беседы. Но когда понимаешь это уже сам... Мне бы может и хотелось найти себе оправдание, но его явно невозможно найти.

RF: Но это было в состоянии аффекта, реактивный психоз...

ФЧ: Одно дело — психоз, а другое — что там творится у тебя внутри...

RF: Любовь? Ревность? Черная баба?

ФЧ: Ну да, в общем, вещи такого порядка...

RF: У меня есть один друг, он очень во многом похож на тебя и прежде всего — отрывным талантом. Так он в Новый Год порубил дома топором телевизор, а потом и люстру. Я думаю, что его жену спасло то, что она в этот момент отсутствовала, потому как я предполагаю, агрессия была направлена на нее, а не на телевизор. Этот парень подсознательно чувствовал, что жена его порабощает...

ФЧ: Но это все-таки неодушевленные предметы...

RF: Я же говорю — жены не было дома.

ФЧ: Вообще-то... Конечно, в то время мне казалось, что я совершаю какой-то поступок, какой-то такой... чуть ли не героический. А на самом-то деле — это дерьмо. Все это совершенно из полнейшей слабости, из последних сил, единственное, что я додумался сделать— схватиться за нож. И главное, что принес столько горя всем...

RF: Но это были пьяные дела?

ФЧ: Конечно, это сопровождалось... Но это было решение не сиюминутное.

RF: Копилось?

ФЧ: Да.

RF: Долго?

ФЧ: Ну, где-то месяц...

(На подоконнике у Федора я заметил толстую мирную книгу. Библия?)

RF: Федор, а ты верующий?

ФЧ: Если бы я был верующим, разве я мог бы такое совершить?

RF: Что же ты собираешься сейчас делать? Сочиняешь что-нибудь?

ФЧ: Я сейчас не буду ничего делать. Надо понимать, что после таких песен и после всего остального больше сказать нечего. Это — предел, куда может завести беспредел... Я сейчас вспоминаю изречение какого-то мудреца, он говорил, что в мире очень много глупцов, которые не понимают разницы между светом и тьмой, между добром и злом. И как я сейчас вспоминаю себя, то я тоже так поговаривал - нет добра и зла, можно трактовать одно как другое и наоборот, что все это — составные части одного целого. Это очень ложная теория...

RF: Как ты сейчас живешь, с кем видишься?

ФЧ: Я почти все время дома сижу, хозяйством занимаюсь.

RF: Концертов давать не собираешься? Я где-то слышал...

(Когда в городе появилась новость, что дядя Федор вернулся, тотчас же пополз слух о том, что скоро начнутся концерты группы НОЛЬ. Надо сказать, что многие по нему соскучились и многие сочувствовали, собираясь предложить всяческую помощь).

ФЧ: Это все чепуха, я никому не обещал. Я хочу куда-нибудь сторожем устроиться, чтобы можно было подумать, книжки почитать. Выступать я не хочу. Мне предлагали большие деньги — только на сцену выйди, но я отказался.

RF: Зачем? Тебе бы этих денег хватило очень надолго.

ФЧ: Чтобы выйти на сцену, мне надо приблизить к себе нынешнему себя вчерашнего, надо войти в образ, из которого я уже вышел и возвращаться не хочу. Я больше не хочу этого делать...

Спустя время мне кто-то сказал, что Федор связался со Свидетелями Иеговы. Я не очень удивился — радикальный автор дядя Федор с неизбежностью должен был уйти после всего этого в религию, эти нотки не раз проскальзывали во время нашего разговора. И конечно же ничего удивительного не было и в том, что он ушел в наиболее радикальную из сект и по слухам, ни с кем из старых знакомых не видится. Я позвонил, он меня вспомнил и пригласил в гости. Томительных пауз уже не было. Бородки — тоже. Курить Федя бросил — "Бог помог". Но стал понемножку выпивать — это не запрещалось. "У меня будет время до трех часов", — сказал Федор по телефону.

Я приехал в час. Его полусумасшедшая мамка меня узнала и пришлось выслушать ее сетования на то, что "Федьку охмуряют". Заговорившись, мы засиделись и я понял, почему Федор сказал до трех — ровно в три пришел его "брат". Он поздоровался, очень вежливо, с Фединой мамкой. "Да иди ты на х... "— откровенно ответила она на его приветствие. Не переменившись в лице, "брат" вошел на кухню и они с Федором заговорили. Федор оживился еще больше. Я стал прощаться и Федор надавал мне много разных религиозных брошюр. Он не скрывал своей радости, когда я не отказался от них. "Ловец человеков" — подумал я, уходя.

Простая история, хрестоматийная... Если Федор, пытаясь убить свою подругу, подсознательно хотел освободиться, как и мой приятель с топором, то сейчас, раскаявшись, он подсознательно совершил самоубийство, освободившись от мира таким вот нетривиальным способом. И конечно же, настанет момент, когда он захочет уже иной свободы, свободы самовыражения. Будем ждать...


Виталий Князев

опубликовано в журнале "ROCKFUZZ" №31
апрель, 1996г.