В Тулу вне гастрольного графика приехал Фёдор Чистяков. Был он у нас полгода назад с концертом, отметил долгой выдержки тульский баян. Теперь Фёдор приехал к нам его чинить. А баяну чистяковскому и в самом деле пятнадцать лет.
Тогда, пятнадцать лет назад, только что получивший статус открытия фестиваля ленинградского Рок-клуба и полулегально гастролирующий в ранге полузвезды Фёдор, зная, что тульские баяны очень классные, решил заказать именно в Туле баян «под себя». И по дружбе озадачил поиском мастера двух человек, в том числе и меня. Мастер нашелся быстро. Только делать инструмент очень не хотел, ссылался на то, что работа эта весьма тонкая, и делаются инструменты для уже известных коллективов. А тут какой-то, прости господи, рок. Кощунство-то какое над инструментом. Убедило мастера моё место работы — областная газета. Оно и смягчило кощунство. Федя, с собранными деньгами (а это сумма, которую я со своей областной газетой собирала бы несколько лет), приехал знакомиться с будущим создателем его инструмента. Мастер на него поглядывал весьма напряжённо, пока Фёдор объяснял какие-то нюансы, которые должны были чуть изменить классический вид инструмента. Мастеру затея совсем не нравилась. Он разве что не плевал презрительно сквозь зубы. Не позволяло только хорошее воспитание и интеллигентская кровь. «Ну-ка, сыграй что-нибудь», — обречённо предложил он. Фёдор сыграл... Более быстрой, резкой перемены в отношениях в дальнейшем мне никогда наблюдать не приходилось. Баян с себя снял Фёдор уже уважаемым человеком. Через месяц он увёз новенький, ладненький баян. Жаль, имя мастера со временем я забыла.
А баян зажил своей жизнью. Вскоре его повезли на фестиваль в Калугу. В этот чудный, уютный, с патриархально-провинциальной архитектурой город съехались рокеры из Питера, Свердловска и других городов страны. Это были «Опасные соседи», «Ноль», «Апрельский марш», «Отражение», «Ляпин'с бэнд», «Весёлые картинки», «Время любить». На сцене выступали весьма любопытные группы Калужского Рок-клуба («Чёрный холодильник», «КБ дефектов», etc.). Это были удивительно светлые три дня. Толпы рокеров бродили по городу, совершенно оккупировав его. Все были радостны и легки. Август тешил солнечной погодой. А мы наслаждались общением друг с другом, маленькими хулиганствами (песнями в гостинице по ночам и на бис для вызванной милиции) и полудетскими играми. Цепляли на спину друг другу прищепки, найденные в частном домике, который тоже служил для приёма гостей, и ликовали, что человек не видит, насколько он хорош. Зато видят прохожие, которые и так с нескрываемым любопытством разглядывают живых рокеров. Я сама подшутила над Федей таким образом, и лишь через несколько часов обнаружила, что несу на своей рубашке чуть ли не пятнадцать прищепок. А вечером в этом самом домике с настоящим колодцем во дворе Фёдор готовился к концерту. Что-то наигрывал, что-то вдруг оттяжно пел, на радость собравшейся вокруг гостеприимного стола тёплой компании. Раз прислушался к баяну, два... Потом попросил у хозяйки дома нож, этакий тесак, которым только что вспарывали брюшки консервных банок, и принялся сосредоточенно ковыряться им в баяне. Кошмар. Страх и ужас. Баян операцию перенёс и заиграл.
Такой же шок мне в связи с Фединым баяном пришлось испытать ещё раз через пару-тройку лет. Позвонившая Света Лосева, на тот момент директор «Ноля», рассказывая о поездке за границу с концертами, дошла до бисовой сцены. «Нет, ты представляешь, зрители бисовали минут пятнадцать. Организаторы, несмотря на то, что за каждую бисовую песню они будут нам платить дополнительно, дали отмашку. Фёдор заиграл. Если б заиграл! Он так рвал меха, с таким кайфом орал, что порвал баян. Понимаешь, он его просто ра-зор-вал. Это хорошо ещё, что я переговорила с организаторами, и они выплатили сумму стоимости инструмента. Как можно так зайтись, чтобы порвать баян?! Ну, скажи мне, а?» Ничего себе «скажи». Я смогла говорить только поле того, как Светка произнесла самое для меня важное — это был не тульский баян. А тулячок пережил и гастрольные поездки в разные страны, и долгое забвение перегруженного, запутавшегося по жизни Феди, и первые его осторожные прикосновения после возвращения в музыку. Сегодня он опять ездит по городам. Беснуется под тонкими чистяковскими руками, заходится блюзом, джазом, роком. Полгода назад был у нас. А теперь на две недели вообще поселился в Туле, оказавшись в руках наших мастеров. Заехавший в гости Федя говорит, что это первый его настоящий капитальный ремонт.
— Поломки были, но всё как-то потихоньку чинились. И сейчас это уже дошло до починки починенного. Слоённость ремонтов в нём образовалась. К тому же сейчас мне дали денег его основательно починить. У вас хорошо знают люди этот инструмент. Ещё остались старые мастера. Так что вот чинимся.
— Ты много гастролируешь сейчас?
— Нет, совсем нет. Ну разве когда Вовка Кожекин какой-нибудь свой фестиваль блюзовый организует. Он сейчас работает одним из директоров в фирме «Реальная музыка». Становится всё больше администратором. Вот в сентябре снова организует большой фестиваль с приглашением западных блюзменов.
— Блюзмен Чистяков — как-то нелепо звучит...
— Да уж. Вообще всё, что там происходит, часто вызывает улыбку. Я туг недавно смотрел, как взрослые сорокалетние мужики, Сергей Воронов, например, солидный, в вечной чёрной шляпе, играют в такую игру — блюз. Мне даже понравилось. Смотрю, так играют, так играют в неё. Ну скажи, что такое русский блюз? Ты понимаешь, что это такое? Я — нет. Хорошо ещё хоть остались группы, поющие по-русски. А большинство же поёт по-английски (смеётся). Не зная языка. Вот тебе и блюз. А из меня какой блюзмен?..
— Чем занимался летом?
— Альбом писал. Вот почти готов. Песни здесь будут разные. Почти нет старых, известных песен. Почти нет чужих. Много своих работ. Альбом будет небольшой, но сорок минут в нем наберётся. Так удобно, песен немного, а времени столько. Многие горюют: двадцать песен напихают в альбом, а всё равно по времени он маленький получается. У меня по-другому. Сижу вот его теперь свожу и чищу на компьютере. Пока нет ни обложки, ни названия. Мастерить, наверное, будет Женя Гапеев, мы с ним уже об этом говорили. Вообще писался альбом в таких странных условиях. Представь обычную квартиру. К потолку привязан микрофон. В этот микрофон я пою. Идет запись.
— Так сегодня никто не пишется.
— Мы экономили деньги. Студия очень дорого стоит, несмотря на то, что Петя Струков (помнишь группу «Дети», он в ней играл), работающий в студии, и так нам скидки всяческие по дружбе делал для записи музыкантов. Но это не самый яркий момент записи альбома. Я не видел музыкантов, которые писали мой альбом. Я их не видел. Мне Петя только треки с их музыкой приносил, и мы слушали, насколько это то, чего хочу я, и не надо ли переписать. Это какая-то странная работа, но то, что получилось, мне нравится. Там очень много будет самого Струкова. Ты слышала песню «Медведь», которую мы с ним вдвоём сделали?
>— Да, получилась оратория про жизнь медведя.
— Примерно в таком ключе сделан весь альбом.
— Федь, а ты с музыкантами уже совсем не строишь «семейных» отношений, как это было раньше: группа-семья?
— Тогда я играл рок. А это роковая жизнь: быть в глубокой связке. Сейчас я играю другую музыку, с другими людьми. У нас так мало общего. Ну о чем мы можем говорить? Секс, наркотики, рок-н-ролл? Это не моё. Мои корни не здесь. Остаются профессиональные темы. Ну а что я могу сказать профессионалам об их музыке? А что они мне? Мы просто собираемся и вместе работаем. Вот сейчас я пересматриваю группу. Мне хочется как-то её поменять. Это же не застывшая форма. Ничего пока не скажу, но предложения рассматриваю разных музыкантов. Вот уже должен был с ними встречаться в Питере, а приехал в Тулу.
— Ты играешь в питерских клубах?
— Нет. Во-первых, у меня нет питерского состава. Во-вторых, многие клубы говорят, что я для них — неформат. Тут как-то мне удалось договориться с клубом «Орландина». Говорят: «Ой, как замечательно!» Обговорили дату, гонорар. Я вызываю группу. Приходим, холодно жутко. Зима. Они нам: «Это у нас окна выбиты в гримёрке, зато диван есть». Сажусь к микрофону, какими-то веревочками перевязанному, подскакивают: «У микрофона контакт плохой, поэтому его надо держать руками в одном положении. Найди это положение и держи так». Весь концерт. Отыграли «в одном положении». Представители клуба подходят, протягивают ладошку, на ладошке деньги: «Вот это всё, что у нас есть. Возьмите хоть это». Едва на дорогу хватило. Мне было так неудобно перед музыкантами. Так что больше я ничего не организую.
— Может, надо директора поискать?
— Не хочу. Меня устраивает работать без него, с Кожекиным и Сахно. Сахно ведь тоже выполняет роль директора постольку-поскольку. Он же ещё директорствует и в «Другой музыке». А я просто попадаю в сферу их интересов.
— Прости, гастролей у тебя немного, затраты на запись огромные, откуда деньги вообще на альбом?
— Их на альбом дали под меня. Другому бы не дали, а со мной уже работали и знают, что все деньги с продажи моих альбомов возвращаются.
— То есть, другими словами, твоя работа востребована, у тебя есть большая, стойкая, своя слушательская аудитория?
— Не настолько большая, как была у «Ноля». Сейчас слушатели стали очень придирчивы и ленивы. Они много наслушались хлынувшей отовсюду музыки: и нашей, и заграничной. Если их сразу чем-то не зацепило, они ленятся слушать дальше. Во время питерского Рок-клуба было всё иначе. Рок-клуб забрасывал гвоздь. Знаешь, как на гвоздь рыбу ловят? Вот так и здесь. Рок-клуб забросил гвоздь и тянет. А на него налепилось рыбы!.. А непойманная рыба выскакивает вслед из воды и наперебой: «Ой, вы меня не поймали. Вы меня забыли. И меня! И меня! Подождите». Это сейчас она в полусонном состоянии рот открывает, чтобы в него что-то положили. Положат что-то новое, она выплюнет и опять с открытым ртом.
— Тебе в последнее время удалось продавить Козырева с его «Нашим радио». Уже не только нолёвские песни зазвучали, а и пост-нолёвский материал.
— Прозвучала одна песня. Мне звонят со всех сторон: «Ура! У тебя получилось!» Звонит уставший уже ходить на «Наше радио» Сахно: «Мы прорвались! Мы сделали это!» Больше не звучала ни эта песня, ни какая-либо другая. Опять только «Песня о родине», «Индеец», «Иду, курю». Так что никакого прорыва не произошло. Я столько на Козырева времени потратил. Он без конца терял наши пластинки с предлагаемыми песнями для эфира. Я к нему много раз приезжал. Я молча слушал, а он меня учил, как написать песню, чтобы попасть в эфир и раскрутить её и себя. Я даже в какой-то момент увлекся. Я написал песню по его рекомендациям. Переслал материал. А его опять, не прослушав, потеряли... Это была единственная песня и единственная запись. Больше писать под Козырева неинтересно.
— Тебе не обидно, что попсовые группы крутят на радио до оскомины, что они уводят публику?
— Никто никого не уводит. Это совсем другая музыка. Её поклонники никогда не будут слушать ничего другого. Если даже поп-музыку исключить из эфира, запретить её, то люди, её любители, нас слушать не станут. Это просто совсем другое музыкальное восприятие. Оно параллельное. И бороться с ним, брать его в расчет не нужно.
— Ты следишь за работой других музыкантов? Фёдорова Лёни, к примеру?
— Я мало слушаю рок. А потом все, начиная, кидаются играть мейнстрим и что-то делают. А дальше стареют и начинают бесноваться в музыке, что-то придумывать... А ведь всё это суета и бренность. Вот я играю. У меня много поклонников. Стоит чуть остановиться, и многие из них тебя уже забыли. Я играю опять. Для кучки любящих меня людей, которые будут помнить меня, когда я умру. Но потом они тоже умрут. И от того, что я делаю, ничего не останется.
— Ради чего ж ты всё тогда делаешь с таким подходом? Для поддержания этой никчёмной, бренной жизни?
— Вот горит лампа. На неё летят два мотылька. Машут, машут крылышками. Один говорит: «Я больше не могу, я устал». Другой: «Давай-давай, лети, ты сможешь...» Вот ради этого, наверное. А вдруг?
опубликовано в газете "Тульский курьер" №34
28.08.03